Не успеешь закрыть глаза — будят. В казарме храп, причмокивание, бормотание на всех языках Союза, больше всего — на межнациональном, матерном. Щурясь, накидываешь на плечи шинель и под черным зимним небом бредешь к командному пункту. Вниз по ступенькам, вперед по коридору — и вот дверь, из-за которой слышны радиопомехи с морзянкой. У таких же полусонных, как ты, существ, принимаешь смену, кое-как черкнув подпись в журнале. Завариваешь крепкий чай и лишь после первого глотка начинаешь чувствовать себя человеком. Так дежуришь два года дважды в сутки, по шесть через шесть часов. В промежутках, если не примажут на хозработы, политзанятия, хим-тренаж или что там еще бывает — спишь.

В ту ночь мы с напарником решили, плюнув на устав, спать по очереди, поскольку он пришел с наряда, а я — с собрания у комбата, продлившегося до полуночи. То есть, оба не спали. Андрюха лег на стол, а я пристроился между приемниками, чтобы слушать все радиосети одновременно. Чтобы не заснуть, принялся крутить ручку свободного приемника. В разноязычном хоре голосов услышал чью-то морзянку. Прислушался. Общались радисты нескольких стран. "Поздравляю!" "Желаю счастья!" "Удачи!"— передавали они друг другу на русском, польском и английском. Тут я вспомнил: завтра — Новый Год!